Наталья Менжунова - Ложкаревка-Интернейшнл и ее обитатели
— Ой, смотрите, кто пришел! Авоська! — подскочила со стула баба Маня. — Проходи, гость наш дорогой. Кашу будешь? — И баба Маня щедрой рукой отмерила деду полнющую тарелку овсянки. — Молочка? Галинка, подай-ка Авоське молоко!
Галка бросила на деда косой взгляд и пододвинула кружку с молоком. Напористое гостеприимство бабы Мани круто поменяло планы деда Авоськи. Он вообще-то пришел с очень важным известием, а тут такой теплый, радушный прием. Так что известие дед решил приберечь на конец застолья для пущего эффекта. Он с аппетитом уплетал кашу и запивал ее молоком, глядя на Галку:
— Ох, и молодежь у нас нынче, Мань. Ты посмотри, у одной платок набекрень…
— Это бандана, дед, — вставила Галка.
…бада-ана, бада-ана, — передразнил Авоська. — А у бобра нашего, ну что за прическа? Волосы дыбом. Никакого за ними пригляду.
Бобренок погладил свой бобрик. Ему нравилась собственная прическа. И Галкина бандана тоже. Но Авоська имел на этот счет другое мнение.
— В наше время выйди вы так на улицу — да вас бы засмеяли. Как клоуны, ей-бо, — продолжал Авоська. — Вон Маня. Она у нас первейшей красавицей была. Косу заплетет, платок цветастый накинет, все парни тут как тут. Петухами пред нею так и ходют.
Баба Маня, засмеявшись, смущенно махнула на деда рукой.
— А ты тоже? — спросил Бобрик.
— Чего тоже? — не понял дед.
— Ну, это… петухом ходил?
— А как же! — дед Авоська доел кашу и облизал ложку. — У меня, брат, хоть бобрика такого, как у тебя, и не было, зато я на ло-о-ожках играл — заслушаешься. Правда ведь, Мань? Хорошо играл? — повернулся он к бабе Мане.
— Ой, хорошо! — поддакнула та.
Эму среди пальто было уже невмоготу. Он умирал от духоты. Потревоженная пыль забила ему ноздри, и страус, корчась на полусогнутых ногах, едва сдерживался:
— Только бы не чихнуть… Э! А! Только бы не чихнуть…
Ноги его совсем занемели, и он злился на Авоську:
— Чтоб ты провалился со своими ложками. Расселся… Ой, сейчас чихну… А! Э!
А дед прибавил звук у телевизора, где на экране крутился популярный певец с новой песней, и застучал сложенными ложками по колену.
«Трам-там-тук-тук! Даки-таки-тук-дук! — выговаривали ложки.
Тури-тури-тари-тари! Чики-дики-дон!» Да так ловко получалось у деда Авоськи, что и впрямь можно было заслушаться. Галка с Бобриком рты раскрыли.
— Фа-на-те-ю, — зачарованно выдохнула Галка.
Певец на экране вытворял под авоськины ложки нечто невообразимое. Он прыгал, кувыркался через голову, а в конце песни и вовсе сел на шпагат!
— Эх, Мань, — выстукивая ложками, приговаривал дед Авоська, — да выходи же за меня! Не пожалеешь!
Песня закончилась, и довольный дед Авоська спросил:
— Ну и чем я хуже того, в телевизире, а?
— Ой, ничем, Авоська, — покачала головой баба Маня.
— А теперь еще и при деньгах. Вот! — торжественно объявил дед. И огорошил: — Вчерась был в городе, скоро к нам пожалуют звероловы из зоопарка. Мне уже и задаток дали за… как это… информацию.
У Эму от духоты и оглоушивающей новости подкосились ноги, и он с грохотом вывалился из шкафа. Авоська уставился на сидящего на полу страуса. Дверца шкафа покачивалась, и её петли зловеще поскрипывали.
За спиной у Авоськи послышался другой подозрительный звук. Дед настороженно оглянулся к противоположной стене комнаты. Там посыпались с кровати подушки, и что-то бесформенное и необъятное выросло из постели. Откинув одеяло, не мигая, на деда смотрел кенгуру. Авоське стало не по себе. «Мать честна, — мелькнула у него неожиданная догадка. — Западня! Я пропал…»
Он возвел глаза к небу. Но над ним были только потолок и абажур, а с абажура в Авоську маленькими прищуренными глазками метила чья-то морда с черным приплюснутым носом и круглыми ушами. Опешивший дед намертво приклеился к стулу. И тут… Кенг привстал с кровати.
У Авоськи случился пробел в памяти: он не помнил, как оказался на улице. Если бы не дрыхнущий пес Тарас, о которого дед споткнулся у калитки собственного дома, Авоська с перепугу пробежал бы мимо.
— Что ж это? Как это? — лихорадкой металось у него в голове. — И Маня с ними заодно?
Он запер изнутри дверь на крючок, придвинул к ней комод, опустился на табурет и словно оцепенел.
В доме бабы Мани тоже никто не двинулся с места. Бобрик столбиком сидел на стуле и хлопал глазами. Галка тоже сидела на стуле и тоже хлопала глазами. А баба Маня даже глазами не хлопала. Невесть откуда выкатившийся клубок пряжи неподвижно замер у ее ног.
— Апч-чхи! — наконец чихнул Эму. Он все еще сидел на полу, разбросав бесконечные ноги.
Баба Маня вздрогнула и очнулась.
— А я Австралию во сне видел, — тихо произнес Кенг, собирая рассыпавшиеся подушки.
— Значит, дело на поправку пошло, — сказала баба Маня, подтыкая под кенгуру одеяло. — Сейчас я тебе чайку с вареньем…
— Баб Мань, какой чай! Какое варенье! — рассердилась Галка. — Чего вы все сидите? Ждете, когда звероловы придут? Вон дед Авоська за вас уже и деньги получил!
— Но ты же сама хотела, чтобы мы в деревню пришли, — напомнил Бобрик.
— И правильно сделали, — ответила за Галку баба Маня. — Я вас теперь в обиду не дам. Я Авоську знаю, он через два часа сам придет виниться. И на звероловов управу найдем, не маленькие.
— А здорово я его напугал, — свесился с абажура коала. — Он заглянул в мои мужественные глаза, и всё, ему пришел конец…
— Вот, Лени, тебя мы и отправим на битву со звероловами, раз такой храбрый, — сказала Галка, и коала почему-то примолк на своем абажуре.
Глава 8. «ТЫ ДУМАЕШЬ, ВСЕ БУДЕТ НОРМАЛЬНО?»
Оставив Кенга под «неусыпным» надзором Лени, баба Маня отправилась во двор — гости гостями, но надо было еще и управляться по хозяйству. Галку с Бобриком послали к деду Лексею с корзинкой яиц. Двор быстро заполнился пестрой подвижной рябью. Это из курятника выбрались куры. Баба Маня насыпала в кормушку пшено и принесла воды. Эму с любопытством топтался тут же, возвышаясь над курами. Он с интересом слушал дробный перестук клювов и мысленно перекладывал его на музыку ложек.
— Нужно хорошенько запомнить и пересказать журавушке, — думал Эму. — А может, даже напеть. Я, конечно, не соловей, но все же… Кенг ведь говорил, что у меня неплохой бас. А он зря не скажет.
— Тю! А это что за бройлер? — услышал он за спиной чей-то насмешливый голос.
Голос принадлежал ярко-расписному петуху с красным гребнем и блестящими шпорами. Петух вышел из курятника и стоял под старой яблоней, подперев крыльями бока. Когда высоченный страус повернулся к задире и сделал пару шагов навстречу, у того засосало под ложечкой.
— Промашка вышла, — подумал петух и собрался опрометью броситься прочь. — Кажется, не та весовая категория.
— Кхе-кхе… — вырвалось из его горла.
— Простите? — не понял страус, низко наклонившись над насмешником.
У петуха засосало еще сильнее.
— Простите, это вы обо мне? — вежливо переспросил Эму.
Петух тут же уяснил, что здоровьем не рискует и воспрял духом.
— А что, здесь еще есть бройлеры? — демонстративно повел взглядом по двору петух. — Да еще и рыжие.
Эму переминался с ноги на ногу, не зная, что ответить. Как-никак петух здесь свой, почти хозяин, а страус — всего лишь гость.
В это время пеструшка Ряба встала с насиженных яиц и направилась клевать зерно. Эму увидел покинутое соломенное гнездо, подошел и, не колеблясь, уселся на кладку. Куры, все как одна, уставились на него. Они не знали, что у страусов зачастую потомство высиживают самцы, поэтому поступок Эму привел их в полное замешательство, плавно переросшее в восторг.
Куры побросали пшено, собрались пестрой стайкой, как бабы у колодца, и затараторили наперебой:
— Вы только гляньте!
— Вот это история!
— Везет же Рябе… Пора цыплят по осени считать, а она вновь высиживает… Да еще и не одна!
— Я не удивлюсь, если она и золотое яйцо когда-нибудь снесет, при ее-то везении!
— Нет, вы только посмотрите, каков красавец, а? Рост, цвет!
Петуху всё это о-очень не понравилось. Оценки кур он посчитал явно завышенными. Он привык к отсутствию соперников и считался в курятнике первым парнем на деревне. А тут еще и слух пронесся, что бройлер-то иностранец, из далекой-далекой Австралии. Петух решил во что бы то ни стало выправить критическую для себя ситуацию.
— Подумаешь, иностранец, — захорохорился петух, двигаясь бочком. — А ну-ка, слезай с чужого гнезда!
— Да я только помочь хотел, — поднимаясь, миролюбиво пробасил Эму.
— Не надо нам! — завопил петух. — Бодибилдер выискался! Шварценеггер! Джеки Чан! Мы тоже здесь не лыком шиты! — неслось над двором. — Авоська селедку в газету заворачивает, так что мы тоже! Знаем! Почитываем! — слова предназначались уже не столько для Эму, сколько для притихших кур, которые во все глаза смотрели то на петуха, то на страуса. — Здесь тебе не птицефабрика, чтобы сидеть на каком вздумается гнезде! В чужой курятник со своим уставом не лезь! В противном случае…
